А все в домике потому что.
А вот в общественном транспорте каждый за себя. и вынужден молчать. Злиться, быть печальным и строгим на выражение морды лица, но молчать. Потому что никто не домике. И называть друг друга всякими словами чревато.
Вот и ездят неулыбчивые люди в метро и автобусах. И на хуй им никого послать нельзя. Не красиво. Да и по ебалу легко схватить. Потому что домика нет.
Защищенность и возможность отхуесосоить ближнего, вот та свобода, которую дает личный автотранспорт. Хорошо, что у меня есть белая машинка. Пойду выкопаю из снега и поеду кого-нибудь говном назову. И ничего-то мне за это не будет. Я в домике потому что. Похуй!

- Н-наверное, - Паше происходящее нравилось все меньше и меньше. Во-первых, он не понимал, что происходит. А во-вторых, полицейский остался у него за спиной, и туда же ужом скользнул военный, - я точно не помню... много всего было...
- Хорошо, - гражданский захлопнул папочку и открыл дверь в смежную комнату, - сюда, пожалуйста.
Паша зашел и обомлел. Перед ним на стуле сидел связанный человек. Человек дергался, глаза бешено вращались, а из-под кляпа доносилось отчаянное мычание.
- Вот это и есть Сталкер, в миру известный как Леонид Стрижиков, - пояснил гражданский, - ну да это неважно. Дима, давай.

Паша дернулся было назад, но уперся в военного. А полицейский тем временем запер дверь на ключ, вернулся и протянул Паше пистолет. Рукоятью вперед. Маленький пистолет с большим глушителем.
- Патрон в стволе, снят с предохранителя, осталось только нажать на спуск, - пояснил он.
- Да вы что?! - взвизгнул Паша, отдергивая руки, - совсем охренели? Что здесь происходит?!!
- Ты говорил, что его надо убить, - процедил гражданский холодно, - так возьми пистолет и убей.
Связанный замычал еще громче и отчаянно замотал головой.
- Вы что? - прохрипел Паша, - вы... вы что? Это же образно... это... ме... метафорически!
- Никаких метафор не было, - отчеканил гражданский, - было прямое утверждение, что надо убить. А теперь пришло время подкрепить слова делом. Убей его! Сейчас же.
Паша услышал за спиной щелчок и обернулся. Это был второй пистолет, его держал военный и он смотрел прямо Паше в лоб.
- Сейчас же, - повторил мужчина.

Стуча зубами, Паша протянул дрожащую руку и взял пистолет полицейского. Повернулся к стулу и начал поднимать оружие. Связанный уже не дергался, а только крупно дрожал.
- Лучше в сердце стреляй, - внезапно подсказал военный, - а то в голову - больно грязно будет.
- Вова, ну что ты, - покачал головой полицейский, - ты посмотри на него - разве он в сердце попадет? Не беспокойся, парень, стреляй в голову - мы потом приберем.

Связанный сделал под собой лужу. Паше нестерпимо захотелось сделать то же самое. Он попытался прицелиться, но рука дрожала так что мушка плясала перед глазами, а палец на спусковом крючке, казалось, превратился в деревянный.
- Ну же, стреляй! - подбодрил полицейский.
- Стреляй, - приказал гражданский.
- Стреляй, - сказал и военный. Он сделал несколько шагов в сторону и теперь стоял сбоку, - стреляй... или - балабол?
На этих словах дуло его пистолета чуть опустилось.
И Паша ухватился за это слово как за соломинку.
- Я... нет! Я - балабол! Да, я балабол! Только не надо! Не надо стрелять!
- Хорошо, - сухо улыбнулся гражданский. Пистолет тут же исчез у Паши из рук, а вместо него появилась папочка с чистым листом бумаги и ручка.
- Пиши: я, Павел Синькин ака Одинокий Волк, чистосердечно признаю, что являюсь балаболом, не отвечающим за свои слова. Число. Подпись. Порядочек.

Военный взял подписанный листок из Пашиных рук и подшил в толстую папку на столе, стоявшем в углу. Полицейский тем временем развязывал Сталкера. Гражданский полистал свою папочку и нахмурился.
- Леонид Викторович, вы свободны... А к вам, Павел Евгеньевич, еще один вопрос. Одиннадцатого апреля пользователь, зарегистрированный под псевдонимом Сухое Дерево, в теме, посвященной запрету абортов, написал вам, цитирую: "таких как ты надо убивать"...

Паша почувствовал, как его хватают сильные руки и тащат к освободившемуся стулу.
- Не на-а-адо! - взвыл он.
- Да не ссы, - подмигнул полицейский, - вряд ли оно... то есть он... или она, не знаю... вряд ли, в общем, сможет тебя пристрелить.
- А-а вдруг сможет?! - проскулил Паша.
- Хм-м, в принципе может так случиться так что и сможет, - задумчиво сказал полицейский, вставляя в рот Паши кляп. Но затем просветлел лицом и хлопнул того по плечу.
- Что ж, тогда будешь - первый нах!
И ободряюще улыбнулся.


© Сцинк

Живет, значится дурак одной мечтой - дочку царскую сосватать. Пригреется бывалыча на солнышке, прикроет хмельные гляделки и ну себе Василиску-царевишну без панталон и кокошника представлять. Нет, каких-то реальных шагов для создания ячейки общества он, конечно же, не предпринимал, ибо ленив был жутко. Да и потом, что за царь выдаст кровиночку свою единственную за обмылка нечёсаного, в дерюгу ряженого?

Так бы и спился по-мирному наш Иванушка, если бы не беда неминучая на Салтаново царство не обрушилась. Повадился Змей Горыныч лютовать на землях царевых, то скотину на поле задерет, то крестьянку-молодуху утащит для забав своих нескромных, а не далее, как на Ильин день, вообще поклажу у купцов заморских сразбойничал да по ушам иховой страже нахлопал. Купцы к царю с челобитной. Так, мол, и так, самодержец, доколе!? Осерчал Салтан на Горыныча злобою лютою, и протрубили медью на всех улицах и площадях базарных трубы, и зачли глашатаи приказ высокий:

«Тот, кто изведет ворога лютого, набеги на города и поселки устраивающего, огребет по полной, милости царской! Далее по списку: шапка боярская каракулева, сапоги сафьяновые почти новые, почетная грамота на бересте и рупь двадцать серебром!»

Три дня ждал Салтан добровольцев, да только никто не позарился на награду щедрую. Шутка ли змею в пасть лезть за обувку ношенную!? Долго думу думал самодержец, судьбою родины озабоченный. В голову приходило, лишь самому идти на чудище, но толщина кишки царя не выдерживала никакой критики, а посему он отбросил эту мысль, как непродуктивную. Боярин же - Силуан, давненько глаз на царскую дочку положивший и временами, будто невзначай, пощипывающий её за мягкое, предложил выход. Дескать, нужно посулить в награду царевишну в жены - всё одно девка на выданье, да полцарства за ней приданого, вот тогда смельчак вмиг отыщется. Себе же, задним умом накидал схему мошенскую, как в зятья царские выбиться и полцарству заграбастать. Недолго противился царь-батюшка, ибо понимал — в наше время за рупь двадцать и прыщ на носу не вскочит.

Был у Силуана дружка старинный - мот и пропойца боярин Демьян. Сказывал Демьян про парнишку недалекого, много пьющего. Якобы, как в трактире он седьмой бочонок опрокинет, так о Василисе — царёвой дочери грезить начинает, хоть беги от него, всю мозгу своими влажными фантазиями в рогулю закрутит. Всё по любви безответной к персям Василискиным страдает. Персестрадалец одним словом.

Дал тогда Силуан слово боярское Ивану, коли чудище тот изведет лютое и доказательство головы Горынычьи принесет ему — быть дураку царевичем! И дурень-то наш согласился! Сейчас Вы спросите – А, что ж Иван-дурак - совсем дурак, что подписался на миссию столь невыполнимую? Отвечу кратко — да! Но… в любой уважающей себя сказке есть это «Но», оно будто стрелка на перегоне, разворачивает полотно повествования в неожиданную сторону и расцвечивает серую канву избитого сюжета новыми оттенками.

Но, как любой сказочный дурак, наш Иван крепок задним умом и смекалки ему не занимать, да и потом кому Бог помогает? То-то же!

Собирали родители Ивана в дорогу. Дали хлеба краюху да вина кислого в крынке треснутой. Перекрестила матушка дурака на дорогу, пустила слезу горючую и восвояси отправился Иванушка. Перекрестился тут уже и отец евойный, молитву вознес небесам, что избавили они их с бабкой на старости лет от ахламона-нахлебника и пошел на радостях брагу ставить.

Встретили дурака за околицей пятеро дружинников боярских, приданные для усиления в предприятии рисковом и затопали они вшестером к Окаян-горе, лесом дремучим окруженной. Там, стало быть, логовище Змея Горыныча базировалось, по последним данным царской разведслужбы.

Долго ли коротко, все в репьях и грязи дорожной, добрались ходоки наши до пещеры темной — штаба врага рода человечьего. Глядь, а вкруг костями всё усеяно да кровушкой невинной земля удобрена. Чуть присели дружинники храбрые, воздух мерзкими газами попортив хоть огня не зажигай, того и гляди рванет. Иван же поправив котомку босяцкую сказал:

— Вы други меня тут дожидайтесь, как закончу сам выйду с трофеем. А коли не выйду на второй день, бегите к Силуану и докладывайте, что сложил Ивашка буйну головушку, пущай другого богатыря ищет.

Выдохнули расслабленно воины боярские, пожелали удач всяческих и, перестав загазовывать атмосферу, откатились к опушке подальше от страшной пещеры. Иван же, смело вошел в логово зверя и как только глаза привыкли к сумраку, осторожно начал пробираться по пологой галерее, спускающейся вглубь земли. Споткнувшись и больно ударившись, выматерившись и потеряв котомку, он все же достиг дна пещеры Змея.

Горыныч спал, громко посапывая и выпуская из ноздрей струйки едкого дыма. На его широкой, бронированной блестящей чешуёй груди уютно свернулась молодая, румяная дева, обняв Змея за одну из могучих шей и бесстыже заголив ровные белые ножки. Иванушка невольно залюбовался открывшимися ему прелестями, громко икнул и отхлебнув винишка из отцовской крынки произнес:

— Э-э! Хорош массу давить, выходи биться, чудище окаянное!

Прекрасная незнакомка взвизгнула испуганно и забилась под мощное драконово крыло, укутавшись толстыми складками кожи, словно одеялом.

— Вань, ну ты что орешь, как будто тебе причиндалы придавили? Вона, Настасью перепугал, ирод! — сонно проворчал Горыныч, ласково обнимая крылом девушку.

— Кстати, здороваться не учили?

— Здорово, Гарри! — заорал Иванушка и кинулся вдруг обнимать Змея.

Удивлены? Толи ещё будет! Иван наш, не смотри что дурак, а всё ж, не самоубивец. Годков с десять назад подобрал Иванушка в леске за околицей странную зверушку, отбил от собак бродячих. Маленькое чешуйчатое существо о трех головах и с нелепыми обтрепанными крылышками поставило бы в тупик ученых мужей, глянь они на неё. Но то ученые, а ему, дитю неразумному жаль стало гада мелкого, вот и пригрел у себя за избой на сеновале. Думал, помрет болезный. Псы одну голову почитай отгрызли малышу. Узрел в тот день парнишка диво необъяснимое — вместо оторванной головы вдруг новая полезла, и быстро приняв форму, стала на место оторванной! Был тот необычный малыш смышлен и весел, агукал вот только странно — «Гари-гари!», поджигая при этом дыханием горячим всё вкруг себя. Дал тогда ему Иванушка имя — Гарри, и решил оставить у себя. Но шила в мешке не утаишь, стал расти Гарри не по дням, а по часам и молока, что таскал ему мальчишка, уже не хватало для пропитания юному Змею. Тут, как раз и матушка с батюшкой прознали про опасного питомца, и пришлось с тяжелым сердцем выпустить окрепшего Горыныча на вольные хлеба.

— Не грусти Иван, земля круглая, авось свидимся ещё! — и, обняв по-братски дурака, Гарри взмыл в небо на мощных кожистых крыльях.

— Прощай Горыныч, брат мой названный! — прокричал вслед другу Иванушка и, хлюпая носом, воротился в избу.

***

Сутки праздновали друзья встречу. Бедная Настасья в кровавые мозоли уж руки натрудила, медовуху да хмельной квас на стол выставлять. Наконец, попрощался молодец с Горынычем и хозяюшке в пояс поклонившись, вышел к дружине ратной с тремя головами Змеевыми, под корень усеченными. Подивились воины такой сноровке, языками поцокали, по плечу дурачка похлопали, да и в лохмотья мелкие порубили его в благодарность за труды тяжелые. Ибо был у них завет боярский — трофеи привезти, а Ивана-дурака извести. Вскочили лиходеи на коней, только их и видели.

Вышел Гарри по нужде малой, цветочки возле пещеры полить, глядь, а брат-то его названный по всей поляне разбросан мелко нашинкованный. Взъярился тогда Горыныч гневом праведным, собрал все кусочки в суму заплечную, обнял Настасью-бесстыдницу и полетел в самую чащу лихолесья темного, к Яге престарелой.

Там где днем мрак стоит непроглядный, где ветви черных деревьев сплетаются в узоры колдовских рун, а русского духа за сто верст не учуешь, стоит на проплешине лесной избушка. Ноги у избы волшебной, будто лапы куриные — жилистые и когтистые. Вышла Бабушка Яга гостя встречать, самогонки на мухоморах столетних бочку выкатила:

— Здрав будь, Горыныч! Давненько в гости не заходил к бабушке.

— Привет Яга! Прости, всё в заботах, то деревням разбойничаю, то города разоряю, короче время нет вообще!

— А, что это русским духом потянуло? — Яга повела сморщенным крючковатым носом, нервно, будто пробуя воздух на вкус. — Ой, да никак ты мне человечинки принес, касатик!?

Горыныч вывалил Ивана аккуратной горочкой к ногам старухи:

— Мне бы воды живой, мать!

— Да ты не умом ли тронулся Горыныч? Тут риса с морковкой откинуть и с гуляшом энтим, какой плов получится! – она причмокнула губами и пошла, доставать глубокий узбекский казан.

— Мне бы воды живой… — загремел раскатистый звериный рык, пугая обитателей проклятой чащи и выжигая жарким змеиным дыханием жухлую траву.

— Та, что ж, ты бабушку-то так пугаешь, Гарри! — запричитала перепугано Яга, уронив тяжелый чугунный казан на костяную ногу. – Будет тебе вода, касатик – будет!

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Долго безутешный Горыныч собирал Ивана, сращивая кусочки мертвой плоти живой водой. В то время коварный Силуан готовился к свадьбе, уж и кафтан пошил каменьями самоцветными подбитый и сватов заслал к Василисе-царевишне. В назначенный час, загремели звонницы на всех церквах праздничным набатом, взорвалось небо над палатами царскими цветными заморскими фейерверками. Въехал в град престольный Силуан на богатой карете, а впереди на подносах эмалевых холопы головы чудища несут в дар Салтану царю. Василиса в сарафане праздничном ожидает участи неминучей, в жены к постылому старику-боярину готовится.

Вдруг, потемнело небо над дворцом праздничным, тенью черной прошел трехглавый Змей на бреющем и, попалив пол дружины ратников могучих, зашел на новый вираж. Что за диво! Сидит на Змее Горыныче Иван! Живехонек, краше прежнего стал молодец с живой воды, прыщи пропали, алкоголизм излечился, в общем, как и положено в правильной сказке. Понял тут царь, что где-то его кинули, свел грозно брови и так сурьезно на мошенника Силуана, как зыркнет, тот аж из колесницы своей выпал с перепугу.

И взял Иван-дурак в жены Василису-царевишну и обратился тот час Иваном-царевичем, а дружинников тех вероломных казнили карами анальными, Силуана-же на конюшне батогами выпороли в пол силы, ведь испокон веков на Руси власть имущих наказывали нежно, почти любя. Змей Горыныч, почетным гостем на веселой свадьбе был, в три горла пил и песни с гостями горланил, а как пришел черед молодым в опочивальню отбывать, он отозвал Ивана-царевича и густо краснея, протянул ему увесистый сверток:

— Ты это самое… не серчай короче братишка, времени-то в обрез было…
Иван развернул подарок и пораженный увиденным, тихо выматерился:

— Горыныч, мать твою рептилию!!!

— Ничего Вань, живой водичкой сбрызнешь, приживет и, как новенький будет! — подбодрил друга Змей, немного смущаясь. — Дело-то молодое, еще и наследников с десяток настугаешь!

Вот на этой мажорной ноте и сказочке конец, а кто прочесть не поленился и за Ивана-дурака кулаки держал, тому друзей верных, как Гарри Горыныч и царевишен фигуристых с полцарствами. И я там был, и на той свадебке неумеренно пил, по усам текло, а проснулся с тяжким похмельем.