Напомнило одного юзера в доюзерные времена.

Хочешь обеспеченного мужчину - возьми да обеспечь.

Живописно пылится просёлок,
Будто кто-то кострище раздул.
По просёлку бежит поросёнок,
Х...м чертит в пыли борозду.
У него волосатая спинка,
Глазки – бусинки, хвостик крючком.
Совершенно обычная свинка
С красным мокрым от слёз пятачком.
Для чего вы обидели хрюшу?
Сердца нету у вас ни хера!
Что за мода такая, зверушек
Обижать в полвосьмого утра???
Поросёнок представился Борькой –
Сирота, абсолютно ничей.
И рыдал он, и плакал он горько,
Слёзы лил у меня на плече.
Всё промокло, рубашка и брюки.
Оба плакали, не было сил.
- Кто обидел тебя? Что за суки? –
Наконец, я у Борьки я спросил.
Он сказал, что смотался из дома,
Пробирался в Ростов-на-Дону,
Загаситься хотел у знакомых,
Хоть нет веры сейчас никому.
Мусара обложили, гандоны,
Он их чувствует мокрой спиной.
На дорогах сплошные кордоны –
Типа, триппер какой-то «свиной».
Я ему предложил папиросу.
Он сказал мне: «Мерси! Не курю».
Задал я ещё пару вопросов.
Он ответил уклончиво: «Хрю»…
И беседа, в конечном итоге,
Исчерпала себя как-то вдруг.
Я на север пошёл по дороге,
Поросёнок попиздил на юг.

(c) Саша Штирлиц

Поэт Николай Степанович Гумилев был полнейшим профаном в музыке: не любил, не знал и не понимал её. Однако он настойчиво утверждал, что о музыке можно говорить все, что угодно: не понимает её будто бы никто.
В редакции «Всемирной литературы» он как-то увидел ученейшего, авторитетнейшего музыковеда Николая Александровича Бруни и сказал приятелям:
— Сейчас я с ним заведу разговор о музыке, а вы слушайте! Только вот о чем? О Бетховене? Что там Бетховен написал? Ах, да, «Девятая симфония», знаю…
Он подошел к Бруни и завел такой разговор:
— Как я рад вас видеть, дорогой Николай Александрович! Именно вас! Знаете, я вчера всю ночь почему-то думал о Бетховене. По-моему, у него в «Девятой симфонии» мистический покров превращается в нечто контрапунктически-трансцедентное лишь к финалу… Вы не согласны? В начале тематическая насыщенность несколько имманентна… как, например, в ноктюрнах Шопена…
Тут на лице Бруни выразилось легкое изумление, брови поднялись. Гумилев спохватился:
— Нет, конечно, не того Шопена… нет, — Шопена проблематического… Впрочем, я у него признаю лишь третий период его творчества! Но у Бетховена слияние элементов скорей физических с элементами панпсихическими в «Девятой симфонии» находит свое окончательное выражение в катарсисе, как у Эсхила… или, нет, не у Эсхила, а, скорей, у Еврипида…

Калипсольную розу вам в ленту.